Глава 12.  Неожиданное наследство.

.

 

Вечер 25 октября 1929 года. Москва. Уланский переулок. Квартира Ильиных.

 

- Как ты думаешь, что Бокию от нас понадобилось? Завтра зачетные прыжки с парашютом, и погода установилась отличная. Если пропустим, сколько ждать -  неизвестно, - Сашка Свиридов грустно отложил кусок недоеденной филипповской булки и, морщась, отхлебнул горячего чая, - так надеялся проветриться после этой восточной вони Блюмкинского антиквариата. Когда Глеб Иванович поручил нам разобрать это барахло, я думал – пара дней, от силы - неделя, а уже месяц переписываем, а конца не видно.

 

- А я почем знаю, ты мне лучше скажи, почему опять тренировку по холодному оружию пропустил? – Друг детства Свиридова – Валентин Ильин вошел в комнату, растираясь вафельным полотенцем. Его массивная, шарообразная, коротко стриженая голова блестела от влаги. Он только что обливался по пояс холодной водой. – Толку-то, что Бокий тебя прикроет на зачете, однажды ты промахнешься, а враг – нет. – Ильин нравоучительно поднял палец.

 

Друзья недавно вернулись со службы. Всю дорогу по Первомайской улице[1] они проспорили, куда пойдут вечером: то ли на лекцию в Политехнический музей[2], то ли в кинематограф, где шел новый фильм.

 

- Сань, обсуждать приказы начальства - дело пустое. На службу – значит, на службу. Ты мне лучше скажи, почему ты не хочешь в Политех идти, сегодня выступает сам Юровский[3]. Интересно, про Ипатьевский дом[4] рассказывать будет?

 

- Чего слушать, что и так всем известно.

 

Друзья так и не договорились окончательно, куда идти и каждый отправился по своим делам, договорившись, что все расскажут друг другу завтра на службе.

На следующий день они не смогли поделиться вечерними впечатлениями. Они даже не увидели друг друга. Они встретятся только через год. У них будет всего час, чтобы посидеть в привокзальном ресторане на Каланчевской площади[5], узнать о здоровье родных, выпить по паре рюмок водки, закусить. Они не зададут друг другу вопросы: «Куда? Надолго ли?» Обнимаясь на прощанье, они еще не будут знать, что поезда, служба и Война разведут их навсегда. Свиридова с Казанского – на Кавказ. Ильина с Октябрьского – на Запад.

 

- Валентин Кириллович, - Бокий хмуро взглянул на Ильина, не поднимаясь из-за стола, - доложите, как идет инвентаризация вещественных доказательств из квартиры Блюмкина.

 

По тону начальника Валентин понял, что его не ждет ничего хорошего.

 

- Мы с оперуполномоченным Свиридовым составили полный список изъятого в квартире гражданина Блюмкина имущества. Тайников в квартире не обнаружено. Литература, дневники, записные книжки в полном объеме переданы Вашему заместителю, - Ильин старался докладывать максимально лаконично, потому что реальных результатов они с Свиридовым так и не получили. Когда Бокий ставил перед ними задачу найти материалы по Тибетской экспедиции Рериха, все казалось предельно просто. Блюмкин не был готов к аресту и возможности спрятать материалы не имел. Оставалось обыскать помещение и доложить руководству. В действительности все оказалось куда как сложнее. От шикарно обставленной четырехкомнатной квартиры Якова Блюмкина осталась только кирпичная кладка, не единожды простуканная от пола до потолка. С пола даже битум, к которому крепился паркет, был  соскоблен. Все впустую. Вся мебель разломана на дощечки. Кроме…

 

- Оперуполномоченный Ильин, а кресло? – вопрос начальника заставил Валентина вздрогнуть. Действительно, у Блюмкина стояло старинное деревянное кресло, якобы, некогда принадлежавшее одному из опричников Ивана Грозного. В частных разговорах Блюмкин упоминал, что это был не просто опричник – это был личный палач царя, он исполнял указания Грозного в особо важных случаях. Якобы, он был не русский, а чуть ли не француз.

 

Сам Яков Георгиевич, на совести которого было немало загубленных душ, частенько принимал гостей в этом кресле. В богемной Москве ходили небылицы, что он ночами, сидя в этом кресле, обдумывает  «кровавые чекистские» планы, завернувшись в свой красный шелковый халат, который привез из Тибета.

Читая оперативные донесения, Валентин посмеивался над мрачными фантазиями завсегдатаев московских литературных салонов и кафе до тех пор, пока не увидел своими глазами кресло и кроваво-красный халат. Шелк цвета свежей крови не был привычно блестящим,  непонятным образом он создавал иллюзию струящейся густой жидкости, проще говоря - крови. А небольшие бледно-розовые драконы вышивки окончательно создавали впечатление безжалостно порубленного тела. Однажды, представив себе Блюмкина в этом халате развалившимся в черном кресле с топорами в качестве подлокотников и орнаментом из искусно вырезанных черепов, член ВКП(б)[6], оперуполномоченный Московского управления ГПУ Валентин Кириллович Ильин понял, что он панически боится этого кресла. Боится тем неуправляемым животным страхом, который парализует волю и тело.

 

Неожиданно на лице Бокия появилась улыбка.

 

- Валентин Кириллович, успокойся, понимаю - боишься ты этого кресла.

 

Ильин и раньше подозревал, что Глеб Иванович Бокий каким-то образом догадывается о том, что думает собеседник, но сейчас он понял, что Бокий - у него в голове и читает его мысли. Одновременно с этими мыслями его неприятно поразило, что «хромает» наблюдательность, которую Валентин особо тренировал. Оказалось, что у Глеба Ивановича гетерохромия, а такой факт оперуполномоченный ГПУ был просто обязан заметить и запомнить.

 

Стоило этой мысли промелькнуть в голове, как Бокий стал массажировать виски, прикрыл глаза, и проворчал, засопев:

- Опять голова разболелась. Пора отдохнуть.

 

- Товарищ Начальник Специального отдела, да – боюсь. -  Валентин ощущал полный паралич воли. Мозг работал совершенно отдельно, с ужасом наблюдая как бы со стороны, как  вытянувшийся в струнку опер Ильин признается в том, что он трус и боится старой мебели.

 

- Признаюсь, я тоже его побаиваюсь, - миролюбиво сообщил Бокий, вставая из-за стола, - ты успокойся, с сегодняшнего дня ты переводишься в другое подразделение, и перед тобой будут другие задачи.

 

- Глеб Иванович, а как же Блюмкин? – от растерянности, Валентин забыл о субординации, - как же наши поиски? Неужели все так и бросим?

 

- Валентин, я тебе уже сказал – успокойся, никто ничего не бросил, но мы свою задачу выполнили. Теперь это не наша «головная боль», - усмехнулся Бокий, - а по поводу кресла, забирай его себе, может быть это поможет тебе избавиться от своих страхов.

 

Он подошел к Валентину, похлопал его по плечу.

 

- Поступаешь в распоряжение Мессинга Станислава Адамовича[7]. Не сегодня - завтра он сменит Трилиссера на посту начальника иностранного отдела. А о том, чем занимался здесь, до поры забудь.

 

- А Александр Свиридов? - не мог не спросить о друге Ильин. – Он остается?

 

Начальник спецотдела вздохнул.

 

- Его тоже забрали. Разлетаетесь голуби. За Свиридовым Менжинский выслал машину еще под утро. Возможно, он уже где-то летит над просторами нашей Родины. Так-то. Но ты не расстраивайся, встретитесь еще. А кресло забери, жалко, если такой антик кто-нибудь на дрова пустит.

 

После представления новому начальству Валентин отправился на квартиру Блюмкина. Когда он вошел в затененную плотными шторами комнату, где одиноко на черном битумном полу стояло черное кресло, ему на мгновение показалось, что рядом с креслом кто-то стоит. Неясная полупрозрачная тень, напоминающая человека в длинном до пола плаще или хитоне, растаяла на его глазах.

 

Валентин, было, хотел перекреститься, но вовремя себя одернул – не хватало еще, чтобы кто-нибудь из сослуживцев увидел – конец карьере.

 

Извозчика нашел быстро и, погрузив тяжеленное кресло, закрыл повозку пологом, хотя дождя не было – не хотел, чтобы видели, что он везет антикварное кресло к себе на квартиру. Всю дорогу его не оставляла мысль, что он делает что-то не то. Неизвестно, как к этому отнесется брат. Иван с августа жил в Москве,  экстерном заканчивая вечернюю школу, он готовился к поступлению в дорожный институт. Не испугает ли это кресло Элю. Если у него появлялось чувство страха, то что сказать о юной нежной девушке? Как раз сегодня договорились с ней пойти в «Художественный» на «Новый Вавилон» Козинцева и Трауберга. После фильма наверняка придут к нему домой, а там - это черное чудище. Одним словом, сомнения обуревали молодого оперуполномоченного ОГПУ Ильина по дороге домой.

 

Поздно вечером, когда с занятий в вечерней школе вернулся Иван и увидел в углу гостиной мрачное произведение средневековых краснодеревщиков, он пришел в восторг.

 

- Братец! Этот древний табурет я оставляю за собой, - радости парня не было предела.  Он с важным видом сел, положил руки на подлокотники, наступил брови и «страшным» голосом прорычал:

- Всех в плети, а боярина Квакушу - на кол!

 

- Ты бы еще Хрюшей-Говнюшей боярина обозвал, - откликнулся старший брат, который только что проводил свою барышню Эльвиру и пытался очистить стол, чтобы поужинать.

 

- Как ты смеешь, холоп несчастный, указывать своему государю! - Иван стукнул кулаком по подлокотнику и выпучил глаза.

 

- Будешь бузить, останешься без ужина, Ваше царское величество, - миролюбиво пригрозил старший.

 

С тех пор, Иван, когда был дома, практически не вылезал из кресла. Он умудрялся залезать на вытертую кожаную подушку с ногами и, сидя по-турецки, «грыз гранит науки», жевал толстенные бутерброды или спал. Теперь черное, украшенное черепами, кресло с дремлющим младшим братом уже не вызывало прежнего чувства страха у Валентина.

 

Накануне Нового года, когда приехали родители из Огибаловки, Софья Ивановна, охнув, схватилась за грудь, когда увидела «черное чудище». Старший сын успокаивал ее, как мог. Он уже не понимал, как это старое уютное кресло могло еще недавно вызывать у него чувство панического страха.

 

- Валентин, убери ты эту страшную вещь из дома, не добрая она, - уговаривала сына Софья Ивановна.

 

 - Маменька, я это кресло не отдам, мне в нем учится здорово, все запоминаю сразу, - запротестовал младший брат Иван.

Ванечка обладал магическим воздействием на мать. Если он о чем-нибудь просил - отказать ему она была не в силах. Так наследие царского опричника-француза и  опричника нового революционного времени надолго обосновалось в квартире Ильиных.

 

 

 

[1] С 1918—1935 - Мясницкая улица  носила название – Первомайская - улица в Центральном административном округе Москвы. Проходит от Лубянской площади до Садовой-Спасской улицы.

 

[2] Политехнический музей (Новая площадь, 3/4) — один из старейших научно-технических музеев мира, расположен в Москве.  Музей создан на основе фондов Политехнической выставки 1872 года по инициативе Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии.

 

[3] Яков Михайлович Юровский (Янкель Хаимович, 1878-1938 г.г.) -  российский революционер, советский партийный и государственный деятель. Непосредственный руководитель расстрела последнего Императора Российской Империи Николая II и его семьи. С 1928 директор Политехнического музея.

 

[4] Дом Ипатьева — несохранившийся частный дом в Екатеринбурге, в подвале которого в ночь с 16 на 17 июля 1918 года был расстрелян вместе с семьёй и прислугой Николай II – последний российский император.

 

[5] Комсомольская площадь (до 1933 Каланчёвская площадь) — площадь в Москве, на которой расположены сразу три железнодорожных вокзала: Ленинградский, Ярославский и Казанский. Также в народе называется площадью трёх вокзалов.

 

[6] Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) – название КПСС 1925-1952 г.г.

 

[7] Станислав Адамович Мессинг (1890 - 1937) - с 1929 по 1931г.г. - 2-й заместитель председателя ОГПУ, возглавлял ИНО ОГПУ, являлся одним из наиболее близких соратников Менжинского