Глава 17. В которой приоткрывается тайна старой тетради.

   

Раннее утро. 19 октября 1941 года. Москва. Квартира Ильиных в Уланском переулке

 

Валентин поднялся из-за стола, открыл форточку и прислонился лбом к холодному стеклу. Перед утомленными бессонницей глазами в сумраке двора сквозь голые ветви старой липы чернели пятна окон с белыми бумажными крестами [1].

 

Валентин поддел ногтем бумажную ленту, подумал и, поплевав на засохший клей, прилепил ее обратно.

«Надо же, а я и не замечал, что у нас тоже наклеена бумага. Наверное, Илюшкина жена позаботилась», - Валентин тяжело вздохнул своим мыслям. Очень не хватало старого друга. Где он сейчас? Жив ли?

 

9.30. 19 октября 1941 года. Германия. Висбаден.

Мерседес-170V[2] порученца начальника Восточного управления Организации Тодта[3] мчался в штаб Организации по Висбадену вдоль набережной Рейна.

 

Мужчина средних лет спортивного вида вальяжно устроился на заднем сидении и с интересом разглядывал видневшийся вдалеке Майнский собор. Поезд из Берлина прибыл рано и приезжий, которого ждали на доклад через полтора часа, отказался ехать в отель и попросил водителя покатать его по городу, показать достопримечательности. Яркое октябрьское солнце. Золотые купы деревьев вдоль набережной Рейна. Кроваво-красная громада собора с острыми крышами была очень живописна на фоне пологих синих гор. Над всей этой чисто немецкой идиллией - пронзительная голубизна безоблачного осеннего неба.

 

- Хорошо, что старые липы еще не сбросили листву, - нарушил молчание водитель, - еще пара недель, и Вы не смогли бы насладиться этим великолепием по достоинству, герр инженер. Обычно, в это время в нашем городе сказочная красота: голубой Рейн, голубое небо, золотая листва и тихая безветренная погода.  Те, кто приезжает на воды[4], особенно любят это время года. Эти места известны еще со времен Древнего Рима. Майнц – Могунтиакум[5], Висбаден - Акве Миттакорум[6]. Латынь звучит подобно музыке, не правда ли, герр инженер?

 

- Да-а, герр Трой, у вас здесь рай. Даже не верится, что сейчас где-то в русской грязи герои Вермахта бьются с красными ордами. Как когда-то римские легионеры несли свет цивилизации диким варварам.

 

- Извините, герр инженер, меня за возможную бестактность, но Вы истинный поэт.

 

- Не обращайте внимания, Трой, там, откуда я приехал, царит грязь, кровь и вонь. У меня сегодня выступили на глазах слезы умиления, когда я увидел перрон Висбаденского вокзала. Если б Вы знали, какие лишения мне пришлось испытать в этой варварской стране. – В голосе инженера зазвучали плаксивые нотки.

 

В зеркале заднего вида было видно, как пассажир поджал губы, в его лице появилось выражение какого-то женского каприза.

 

- Жаль, сейчас слишком громко говорят пушки и слишком тихо слышна лира, - примирительно  откликнулся сидящий за рулем.

 

- Ба, Трой, да это Вы поэт, более того, философ, - пассажир неожиданно громко зевнул, - извините, все утро невероятно хочу спать. Возможно, это сказывается пере...

- ...лет, - закончил за него недовольным голосом водитель, и проворчал, - никогда с этими таблетками не угадаешь. То сразу засыпают, то - вообще не спят.

 

Машина резко свернула в неприметную подворотню с вывеской «Karosseriebau»[7] и остановилась в глухом дворе. Трой обернулся и фамильярно потрепал спящего пассажира по щеке. Инженер пошевелил недовольно губами, но не проснулся.

 

- Отлично, - прошептал водитель, выхватил из рук спящего портфель и быстро прошел в помещение мастерской. В полумраке плохо освещенной комнаты он уверенно подошел к стоящему у дальней стены шкафу, распахнутые дверки которого демонстрировали аккуратно висевшие на вешалках грязные комбинезоны механиков. Нетерпеливо отодвинув их в сторону, Трой нащупал потайной рычаг и открыл дверку в помещение за шкафом. Красный свет фотофонаря освещал  небольшую, но прекрасно оборудованную фотолабораторию.

 

- Хорошо, что сегодня холодно, - бурчал себе под нос Трой, - печать остужать не придется.

 

Сторонний наблюдатель, если бы увидел эту картину, отметил бы отточенность скупых движений «водителя». Быстро сделав оттиск с печати на портфеле инженера, Трой достал папку с документами и стал их фотографировать лист за листом. Вся процедура заняла не более десяти минут. Последний лист в папке. Папка в портфеле. Гипс оттиска возвращает печати на портфеле первоначальный вид. Машина не спеша выезжает из ворот мастерской и устремляется в  сторону штаба Организации Тодта.

 

- Герр инженер, герр инженер! – Трой бережно потряхивает уснувшего пассажира за плечо. – Герр инженер, мы приехали.

 

- А, да, да, - бормочет просыпающийся инженер и сконфуженно вытирает набежавшую слюну. Убедившись, что портфель на месте, он приподнял кожаный язычок, который прикрывал печать, и облегченно вздохнул, – Вы отличный водитель, герр Трой, благодарю Вас! – Лицо инженера приняло прежний важно-надменный вид.

 

Вечером, просматривая проявленные негативы, Трой понял, что ему, наконец, улыбнулась удача. В папке инженера находились утвержденные самим фюрером предложения по выбору места и техническое задание на строительство объекта в районе Винницы. По цифрам, белевшим на пленке негатива, Трой понял, что немцы затевают капитальное строительство большого защищенного объекта на Восточном Фронте.

 

Вот уже год, как он устроился водителем в гараж Организации Тодта. Возить порученца начальника управления было занятием нехитрым, и, как оказалось, не эффективным. Сам порученец, герр Вольф, был человеком немногословным, с пренебрежением относящимся к обслуживающему персоналу. Машину он использовал редко, предпочитая перемещаться по небольшому Висбадену пешком, благо, его дом находился в пяти минутах ходьбы от здания штаба. Поэтому, как правило, Трой обслуживал командировочных, хлынувших в последнее время в штаб с Восточного фронта. Перлюстрация содержимого портфелей была налажена группой, которой он руководил, недавно. И это был их первый серьезный улов.

 

 Их было всего четверо: Йохан Лерхе и его жена – толстушка Хельга, из привокзального ресторана, Фриц Беккер – инвалид, освобожденный от службы в вермахте, рабочий автомастерской, и он, Елиас Трой – владелец автомастерской и одновременно водитель порученца начальника Восточного управления Организации Тодта - командир группы.  Йохан и Хельга были пожилыми людьми, обоим было за пятьдесят. Они прошли отличную школу подпольной работы в буржуазной Эстонии, откуда перебрались в начале 1939 года в Кенигсберг, а в 40-м, под видом того, что Хельге необходимо серьезное лечение, в Висбаден. С Хельги можно было писать портреты развеселых бюргерш. Это была истинная немецкая матрона, мать крепких арийских парней - полная, румяная, с короной из толстой огненно-рыжей косы на голове. Внешность обманчива. У Хельги еще смолоду, когда она работала прачкой в Таллинне и квартировала в подвале старого дома на городской окраине, был артрит. Ноги болели неимоверно, и работа официантки - весь день на ногах - была настоящим подвигом. «Ищейкам» гестапо никогда бы не пришло в голову, что «толстушка Хельга», которая каждый вечер несет к их столику дюжину пивных кружек, не хуже официанток мюнхенского Октоберфеста[8], радистка советской разведгруппы.  Йохан - полная противоположность жены: сухой, высокий, немного сутулый блондин, вернее, когда-то блондин, с вечной трубкой во рту. Табак он готовил сам, пропитывая самый дешевый трубочный табак, одному ему ведомыми настоями. Однако, на сладко-пряный аромат, вьющегося из его трубки дымка, люди устремлялись как мухи на мед. Попыхивая трубкой, он стоял за барной стойкой ресторана. У многих развязывались языки, пока они пытались выведать секреты табачка старины Йохана.

 

Фриц Беккер был из Автономной республики Немцев Поволжья[9]. Его предки переселилась в Россию из Майнца еще во времена Екатерины Великой. Из всей многочисленной семьи Беккеров он единственный остался в живых в голодный 32-й. Пятнадцатилетнего парнишку в беспамятстве подобрал на полустанке санитарный поезд. Умирающих в станционном бараке было десятка два, но мест в эшелоне уже не было. Случайно на глаза хирурга, который в бригаде врачей осматривал больных, попала почерневшая от гангрены нога подростка. Если бы не рана на ноге, вызвавшая заражение и гангрену, возможно, Фриц так бы и угас от истощения на грязном матрасе, набитом соломой. Хирург не держал в руках скальпеля уже полгода, и возможность провести операцию решила судьбу юного Беккера. Врач не раздумывал и «отхватил» ступню по щиколотку. Юноша прижился в поезде и через год, когда эшелон пришел в Ленинград на переформирование, комиссар санитарного эшелона привел парнишку к своему приятелю. Комиссар, как и Фриц, был одинок – всех забрала Гражданская. Оставить с собой паренька он не мог, понимая, что тому надо учиться и вставать «на ноги». Тем более что нога была одна. Сам комиссар жил при эшелоне и своего «угла» не имел, а вот его приятель имел и большую квартиру, и отдельный кабинет в новом здании НКВД на Литейном. Протекция помогла. Нашлось место в общежитии. Помогли устроиться на «Красный путиловец»[10]. Молодой Беккер работал на заводе и учился в электротехническом институте, вступил в комсомол. Изредка, приятель комиссара справлялся у него о «житье-бытье», да и комиссар, когда бывал в Ленинграде, навещал. Доучиться до конца ему не дали, через три года толкового парня с великолепным немецким из северной столицы направили в Иностранный отдел ГУГБ[11] НКВД в Москву.

 

 Командир отряда - Елиас Трой, он же майор госбезопасности Илья Свиридов. Свиридову повезло: его в 34-м, за несколько дней до смерти Председателя ОГПУ Менжинского, неожиданно перевели от Глеба Бокия в иностранный отдел. Затем перебросили под видом белоэмигранта в Болгарию, а спустя два года Елиас Трой работал разнорабочим в германской дипмиссии в Стамбуле. Краем уха он слышал, что это было личное указание Менжинского. Это указание главы ОГПУ позволило Свиридову избежать участи большинства сотрудников Специального отдела, арестованных и расстрелянных вместе с Бокием. В Москву он вернулся ненадолго, в 38-м, когда волны чисток в органах пошли на спад и квалифицированных кадров почти не осталось.

 

В мае 40-го к перрону Висбаденского вокзала, мерно постукивая на стыках, в клубах пара подходил состав, в одном из купе которого, приосанившись, сидел будущий владелец автомастерской. Здесь ему предстояло встретиться с остальными членами группы, которые разными путями и в разное время появились в курортном городе.

 

Валентин Ильин никогда не узнает об этом. Зато приоткрытая тайна старой тетради, лежащей сейчас на кухонном столе, подарит ему неожиданную мимолетную, и, увы,  последнюю встречу с братом.

 

Сейчас он в ночной прифронтовой Москве курит у открытой форточки, пытаясь осознать только что прочитанное.

 

К каждой странице тетради был аккуратно подклеен листок папиросной бумаги с машинописным переводом шифра на странице. Это было неожиданно не похоже на то, как должна была оформляться расшифровка документов. Похоже, Илья Свиридов перед тем, как передать тетрадь Ивану специально все сделал так, чтобы облегчить дальнейшую работу с документом. Кроме того, под обложку тетрадки были вложены несколько страниц, которые, явно, в свое время кто-то изъял из папки «Дело» (об этом свидетельствовали следы прошивки и номер инвентарного[12]). Развернув ее, Валентин понял, что это часть докладной, сопровождающей перевод.

 

 

Текст служебной записки.

 

Председателю ОГПУ

тов. МЕНЖИНСКОМУ В.Р.

 

 

СЛУЖЕБНАЯ   ЗАПИСКА

 

О расшифровке записей инв. № ХХХХ

 

В соответствии с Вашим распоряжением произвести расшифровку записей инв. №ХХХХ от 12.03.1920г., поступивших на специальное хранение 12.03.1920г. от старшего оперуполномоченного Блюмкина Я.Г., докладываю, что шифровальной службой Специального отдела поставленная Вами задача выполнена. Расшифровка текста прилагается.

 

Учитывая Ваше личное распоряжение о соблюдении исключительной секретности работ и особую важность содержания записей, копирование текстов оригинала и перевода не производилось. Единственный экземпляр перевода подготовлен мной лично и подклеен к оригиналу. Начальнику Специального отдела ОГПУ тов. Бокию Г.И. о проводимых работах не докладывалось.

 

По содержанию работ информирую, что записи, находящиеся в тетради  (37 листов), представляют собой текст, который зашифрован зеркальным шифром Леонардо да Винчи с помощью символики  тибетского письма. Записи сделаны врачом Петром Александровичем Бадмаевым со слов безымянного индуса в период с января по март 1917 года в г. Петрограде. В  преамбуле к тексту сообщается, что индус прибыл в Россию, чтобы предотвратить некую катастрофу, грозящую миру, и, что ее источник находится где-то на территории Российской Империи. По приезде в Петроград в январе 1917 года индус получил от неизвестного преступника тяжелое ножевое ранение, по словам П.А.Бадмаева, были повреждены внутренние органы и через две недели означенный индус скончался. Пытавшийся его вылечить П.А.Бадмаев, записал слова индуса, которые тот произносил в бреду. Из текста следует, что П.А.Бадмаев так и не выяснил, о какой катастрофе шла речь.

 

Расшифрованный текст носит антинаучный, метафизический характер, но в нем имеются указания на конкретные объекты на территории РСФСР в Туркестане, на Кавказе и в Москве.

 

Таким образом, прошу Ваших указаний на проведение оперативных действий на местах по проверке полученной информации.

 

Уполномоченный Специального отдела ОГПУ               /И.С.Свиридов/

27.04.1934г.

 

«Эх, Илюха, хоть бы какую-нибудь замысловатую подпись придумал», - увидев знакомую с юности закорючку ИС, вздохнул Ильин.

 

Резолюция Председателя ОГПУ была сделана красным карандашом: «И.С.Свиридову.  Прошу провести 1 мая 1934 года проверку информации в Москве с соблюдением особого режима конфиденциальности. Доложить о результатах проверки мне лично 11.05.1934 г.

Убедительно прошу, документ хранить при себе, в архив не сдавать.

 

В.Менжинский

28.04.1934г.»

 

Валентин прочитал резолюцию дважды. Хорошо зная щепетильность Менжинского в вопросах секретности, а главное, «Убедительно прошу» и «хранить при себе» всемогущего Председателя ОГПУ, заставило с особым вниманием вчитываться в машинописный текст на папиросной бумаге.

 

Расшифрованный бред умирающего представлял собой повторяющееся описание различных мест. Находящиеся в этих местах «Врата перехода» позволяли путешествовать не только по всей планете, но даже совершать скачки в прошлое и будущее. Несчастный повторял описания в определенном порядке, поэтому складывалось впечатление, что это описание маршрута, пройдя который  индус должен был отыскать и уничтожить «хранителей крови», отыскать «хранителей божественного металла» и вернуть металл Богу.

 

В рациональной, не допускавшей никакой мистики голове майора госбезопасности Ильина с трудом укладывалась информация о том, что в этом мире существует возможность почти беспрепятственно перемещаться во времени и пространстве. Всего и дел-то, найти место, где расположены «Врата перехода» и - вперед!

- Бред! - вслух пробормотал Валентин.

 

За окном окончательно рассвело. Сегодня на службе можно было не появляться. Ему дали два дня на то, чтобы он перевез родных в Москву. То, что они с Сарафановым обернутся за день, трудно было даже представить.  Поэтому Валентин решил зайти к жене Ильи и выяснить, не знает ли она еще какие-нибудь подробности, связанные с тетрадью.

 

На приглушенную трель звонка долго никто не откликался. Валентин уже открывал дверь в свою квартиру, когда с резким скрипом давно не смазанных петель открылась дверь Свиридовых. На пороге стояла молодая женщина с осунувшимся лицом, закутанная в шубу, перевязанную теплым пуховым платком.

 

- Извините, я болею, и не смогла сразу отворить дверь. Вы по какому вопросу? – Видимо, женщине было трудно стоять, и она оперлась на косяк.

 

- Меня зовут Валентин Ильин. Я ваш сосед. Друг Ильи. – Валентин не знал, зачем он это говорит незнакомой женщине, которая открыла ему дверь. 

 

- Вы Валя? Илюша много рассказывал о Вас, - ее лицо озарила улыбка. Неожиданно она пошатнулась и судорожно ухватилась за ручку двери, чтобы не упасть. Дверь со скрипом стала открываться внутрь, увлекая женщину за собой. Валентин едва успел подхватить ее и бережно усадил на табурет, который стоял у Свиридовых в прихожей.

 

Эта женщина и оказалась женой Ильи. Последнее время ее преследовали неприятности. Третьего дня на бульваре ее сбили с ног несколько подростков и вырвали из рук ридикюль[13]  с продуктовыми карточками[14], когда она, совершенно больная, пошла их отоваривать. А вчера кто-то камнем разбил стекло в гостиной.

 

Пока она, постоянно кашляя и сморкаясь, с отчаянием рассказывала о своих бедах, Валентин, не спрашивая разрешения, поднял ее и, поддерживая, отвел к себе.

Софья Ивановна тут же уложила больную в постель, Надежда принесла горячий чай и розетку с малиновым вареньем. Когда через некоторое время Валентин заглянул проведать больную, он застал плачущее трио.

 

Свиридова, плача и стесняясь, жадно доедала варенье. Мама и сестра с опухшими от слез лицами с умиленьем глядели на нее.

 

- Мы все сейчас утонем! – громко заявил о своем присутствии Ильин. – Прекращайте рыдать! Все хорошо, вместе не пропадем!

 

Выпроводив своих из комнаты, Валентин сел у кровати и успокаивающе накрыл ладонью горячую руку женщины.

 

- Бога ради, прекращайте плакать. Все позади. Продуктов на всех хватит. С голоду не помрем. Теперь спите, выздоравливайте.

 

- Нет, нет! Валентин Крылыч, я должна Вам сзать... - женщина говорила быстро, проглатывая слова, Ильину показалось, что у больной начался горячечный бред. Она привстала в постели и крепко сжала его руку. Попытки уложить ее на подушки только еще больше разволновали ее. Закашлявшись, она замотала головой, умоляюще посмотрела на Валентина и хрипло повторила:

 

- Я должна Вам сказать нечто очень важное. Илюша, когда уезжал ТУДА, - она многозначительно повела глазами, - попросил меня запомнить сообщение для Вас. Он не знал, живы Вы или нет. Не знал - вернется ли сам, а доверить кому-нибудь, кроме Вас, боялся. Так и сказал: «Если кто-то, кроме Вали это узнает – мне не жить». От него с сорокового года весточек не было, - слезы опять потекли по опухшему лицу.

 

- Не волнуйтесь, завтра я попытаюсь что-нибудь узнать, - Валентину все-таки удалось уложить больную на подушки.

 

- Надюш, - то, что сестра где-то рядом он не сомневался и хотел отправить ее за чаем. И больной необходимо теплое питье, и лишние уши сейчас были ни к чему.

Свиридова понимающе кивнула и прикрыла глаза. Когда Надины шаги стихли в коридоре, женщина быстро прошептала:

 

- Тетрадь у Вас? - Заметив утверждающий кивок Ильина, она продолжала, - во-первых, Яков Григорьевич жив, но этого никто не должен знать. Это на случай, если Илюша не вернется, - чувствовалось, что она едва сдерживается, чтобы снова не разрыдаться, - во-вторых, надо пройти девять врат, тогда стражи не страшны, а предметы перестают действовать. Вход – Арбат, подвал дворца Разумовского, дом, где кресло стояло.

 

На немой вопрос Ильина женщина пожала плечами и виновато призналась:

- Илюша просил запомнить это буквально, слово в слово, но что это означает, я не представляю.

 

Дождавшись, когда Свиридова задремала, Валентин вышел из комнаты, плотно прикрыв дверь. Он вернулся на кухню, где в тайнике его ждала тетрадь. Теперь он знал, для чего предназначен маршрут, который Петру Бадмаеву выдало подсознание умирающего.  Осталось найти начало пути.

 

 

 

[1] Во время Войны окна заклеивали крест-накрест бумажными лентами. Таким образом, стекла реже разбивались от вибрации при бомбежке, а если все же разбивались, то осколки не разлетались далеко и не ранили находящихся поблизости людей.

 

[2] Мерседес-170V - популярная недорогая модель автомобиля с 4-цилиндровым мотором.

 

[3] Организация Тодта – военно-строительная организация, действующая во времена Третьего Рейха. Получила свое название по имени возглавлявшего ее рейхсминистра вооружения и боеприпасов Фрица Тодта.

 

[4] Висбаден – один из старейших курортов Европы, в нем 26 горячих и несколько холодных источников известных еще со времен Римской империи.

 

[5] См. кн. Рим. «Последний легат».

 

[6] Aquae Mattiacorum (русск. Источники Маттиаков) – Маттиаки – хаттское племя, проживавшее в этих местах в начале новой эры.

 

[7] Karosseriebau (нем.) – Автомастерская (русск.).

 

[8] Октоберфест (нем. Oktoberfest) – массовые народные гуляния в Мюнхене, которые проходят с конца сентября по начало октября (около 16 дней). Праздник отличается большим количеством пивных палаток. К празднику варят специальное пиво с содержанием алкоголя 5,8-6,3%.

 

[9] Автономная Советская Социалистическая Республика Немцев Поволжья (с 1918-1941г.г.) – с 60-х годов XVIII века по приглашению Екатерины II на территориях современных Саратовской и Волгоградской областей было образовано 106 переселенческих колоний. К началу ХХ века в Поволжье проживало более 400 000 человек немецкой национальности, которые официально назывались «поволжские немцы».

 

[10] Ныне Кировский завод в г. Санкт-Петербурге.

 

[11] Главное управление госбезопасности.

 

[12] На секретном документе, хранящемся в архиве указывается номер инвентарного учета.

 

[13] Ридикюль – дамская сумочка из ткани мягкой формы.

 

[14] С 17 июля 1941 г. в Москве были введены продовольственные карточки.